Groszki i róże

Собрали черный мускат. Частично недозрелый, частично уже испортившийся. Частично нормальный. И вкусный. Теперь у меня ванна и два таза винограда, и никакого понятия, что с ним делать. То есть, есть сайты с инструкциями, но их надо читать и вникать. И опыта никакого. Малиновка вот получилась, на все сто, но тут процесс куда сложнее.



Виноград собрали ровно 15-го ава, в августовское полнолуние, полнолуние Астарты по ханаанейскому календарю, так что должно получиться здорово, если я только наберусь сил и все-таки это виноделие проверну.

А утром Туська на строгое предложение пойти умываться мне сказала "САМА УМЫВАЙСЯ". Думаю, тему развития речи у этого ребенка пора как-то прикрывать. Еще ребенок освоил эмфатическое "очень". Еще у нее женский род сильно преобладает над мужским: "Папа пришла" и т.п.

Еще мы попросили Туську "позвони в колокольчик", и она взяла колокольчик, приложила к уху и сказала "Алё".

Еще много чего я хотел написать о себе, но нету сил на это. Ходил вчера под луной - теперь уже по часовой стрелке - много думал, было здорово.

Напишу хоть вкратце - для истории, что ли - как двадцать пять лет назад было. Мы с Танюхой ездили в Волгоград к Эндрюсу и Стингу Царицынским, двум хиппанам, с которыми познакомились пару лет до того на Казани и подружились. Эндрюс торговал пластинками, а Стинг не занимался ничем определенным, но в его сумке лежали бобины с музыкой из его коллекции, и на них были трехзначные номера, и всю свою коллекцию он знал наизусть. Он очень хорошо р, збирался в музыке.

Восемнадцатого мы с ними плавали на речном трамвайчике на какой-то дачный остров на Волге и обнаружили там в конце одной улицы заросль цензоред. Мы надрали этого дела в полиэтиленовый пакет, привезли домой, нажарили каши и слушали, кажется, The Who из коллекции Стинга. На флэту у Эндрюса в микрорайоне Семь Ветров была только звуковоспроизводящая аппаратура и две или три гитары. Мы пели много хороших песен. Наутро Надюха, подруга Эндрюса, пошла в ларек за какой-то нехитрой едой, вернулась с большими-пребольшими глазами и сказала: "Вы тут валяетесь, а в Москве Горбачева расстреляли!" Мы сперва приняли это за игру измененного состояния сознания, потом за неумную шутку, но Надюха не унималась, и мы попробовали разузнать, в чем дело. Мы воткнули колонку в радиорозетку и услышали "Лебединое озеро" официальное сообщение. Доходило оно до нас быстро - что-то такое было в голосах, не забытое или очень быстро и четко вспоминаемое, даже не в голове, а где-то под ложечкой.

Вечером мы сходили на стихийный митинг на большой лестнице, спускавшейся к Волге. Неформалы кучковались сбоку лестницы. Внизу стояли микрофоны и выступали демократы. Всем было страшно, нам тоже. Эндрюс говорил, что нужно пробираться в степь, в станицы, к казакам, из которых, убеждал он нас, он родом, невзирая на внешность. На вокзале мы взяли ближайшие билеты на Питер - на двадцать третье, что ли. Других не было, и никто не знал, будут ли ходить поезда. Слухи ходили самые дикие, но нам было, пожалуй, весело. Не было той тоски, которая сейчас - власть не казалась всесильной, а мироздание безумным. Так прошло два дня, а на третий мы раздобыли где-то спирт "Рояль", а наутро Горбачев уже был в Москве.

Но мы все равно поехали в Питер на третьих полках, в последнем вагоне, в дикой жаре. Танька приболела тогда. Дома мы узнали, что Базиль ходил на баррикады к "Астории", а на Свечном пропала киловаттная басовая колонка Сереги Прожогина.