Я сходил на один из самых удивительных концертов за последнее время. Его вел человек, который удивил меня сильнее всех - за последнее же время же.

Первый раз я увидел Дядю Федора и услышал "Ноль" году, наверно, в 1988. Это был, что ли, второй или третий вообще рок-концерт в моей жизни. Кажется, это был кинотеатр "Рубеж". Зима. 130-й автобус почти до кольца, черт знает, какая даль. В этом автобусе я встретился с Яном и Митей, которые уже тогда основали "Рождество", и Стасом Несси, и Женькой Елисеевым. Только это было в другой раз, на другом концерте, наверно, на "Аквариум" мы ехали когда.

Потом еще мы всей школой, всеми прогрессивными десятыми классами (один был не прогрессивный, он был экспериментальный, и там все только учились, а в туалет курить не ходили на переменах) ездили на "Ноль" в кинотеатр "Охта". Мы сидели в первом или втором ряду. Помню, звук был очень смешной, какие-то странные колонки, чуть ли не те, из которых кино пускают. Или это я путаю с чем-то.

А потом - когда я понял, что империя кончилась, и настали новые времена, что свобода - не газетный термин для демагогии, не понятие из индийской философии на ночной кухне, а реально случившаяся с нами штука? Когда 21 августа 1991 года по телевизору передали с Дворцовой площади "Улицу Ленина". Все, что угодно - блаженного БГ, пафосного Рекшана, угарного Кинчева, пламенного Шевчука - все что угодно мог перенести совок (не все может нынешний режим, но это уже другое). Этого же - издевки настолько грустной, что почти беззлобной, и идущей настолько не со стороны, а изнутри - совдеп снести не мог бы, а значит, он умер - это почувствовалось в одно мгновение, хотя понятно стало сильно потом.

Потом, пару месяцев спустя, Дус принес копию студийной кассеты "Песен о безответной любви к Родине", и мы заслушивались ими, раскладывали с Беней на голоса и восхищались каждой нотой и каждым словом.

Потом, через год-другой, когда времена, отношения и климат стали посуровее, к нам на репетицию пришел приглашенный кем-то в качестве барабанщика Коля. Коля не ушел сразу, увидев, где и на чем мы репетируем, но перед началом репетиции скрутил и взорвал немаленький косяк. (Разумеется, не в одно жало: русский наркокульт не позволяет не разделить кайф на всех желающих, "конопля жадных не любит и наказывает их сурово и разнообразно".) Я тогда относился к этому очень нервозно, и по окончании, проводив Колю, сказал, что работать с ним не буду. А это был барабанщик из "Ноля". Страшно даже подумать, что могло бы получиться, если бы мы с ним все-таки сработались. Вдруг, чем черт не шутит. Хотя, мне кажется, нет - не могло бы такого произойти. Есть определенные законы природы: не бывать корове вороною, не летать лягушатам под облаком. Или тут уместнее вспомнить про медведя с павлиньим хвостом и зайца с лосиными рогами.
Потом было то, что было.

И вот недаром я чувствовал, что просто как-то даже обязан сходить на Чистякова. Это оказалось очень, очень интересно и удивительно.

Первой моей мыслью было: так вот что такое русский йог. Вот как человек ходит по лезвию бритвы. Это не было похоже на авиадиспетчера, чего можно было ожидать, и что видишь иногда на концертах. Тут был самоконтроль. Невероятное сочетание размаха - и сдержанности, энергии - и спокойствия, скорости и равновесия. Фирменно плотные ритмы, качающие так, как и не мечталось большинству наших шляповатых ритм-н-блюзменов, танцевальнее некуда, расстрельные пассажи, тексты, меткие и едкие, как камень в окно (да, энергии лет двадцать назад было больше, голос был звонче и злее, виртуозности инструмента в студии тоже бывает больше, дурак бы спорил - с другим дураком) - и при этом уверенные, осторожные, сдержанные движения и взгляд, полный сознания, участливого интереса к происходящему и внутреннего покоя. Взгляд гонщика или горнолыжника.

А что же именно он сдерживает, какую силу контролирует - и почему? Не стану врать и выдавать за свою чуткую интуицию пошлое, масс-медийное знание биографии моего героя, хотя кое-до-чего додумался я и сам.

У него лицо человека, который видел беса. Где-то в позднесредневековой литературе писал один инфернолог, что бесы столь ужасны, что один человек видел мельком одного и говорил, что предпочтет любые земные муки, чем увидеть его снова. Вот есть у него в лице отзвук, отсвет чего-то невообразимо, невыносимо, нечеловечески ужасного. Видел беса. Может быть, даже бес его потрогал.

Сколько ни слушал я песни Дяди Федора, ни читал их тексты - не нашел я в них ни одного персонажа, которого можно было бы назвать положительным, ни один даже образ, который можно было бы принять за позитивный. (Не нашел, но точно помню, что я об этом писал где-то раньше.) "Школа жизни", "Коммунальная квартира", "Говнорок", "Кислотный дождь", "Биоробот", "Рулетка" - найдите что-нибудь, что выходит из этого ряда и написано ДО ТОГО. В его песнях - ад, и тем более ужасный, что обыденный, бытовой. Человек жил в аду. Может быть, спасался музыкой, огораживался от ада, организовывал этот ад в своем сознании при помощи музыки, укрощать его таким образом пытался. Может быть. А в какой-то момент силы его оставили, и ад проник внутрь. То Дядя Федор жил в аду, а то ад зажил в нем. Вот это случилось в те угарные, грибные годы и месяцы. И Кресты, и больница - когда ад наружний перевесил ад внутренний. И, видимо, произошла метанойя, произошло перерождение. Вырос из того Дяди Федора другой Дядя Федор. Опаленный адом, потроганный бесом.

И потому такой осторожный, сверхбдительный, сверхчуткий насчет бесовщины, которая в той, старой музыке была так органична и естественна, что - кто его знает, возможно ли ее оттуда полностью вынуть, как искру Божью из шелухи у каббалистов, останется ли что-нибудь целое; или возможно ли эту музыку осветлить, адские ее силы нейтрализовать и обратить на добро? В Боге-то все возможно, это ясно. И что еще ясно: себя удерживать от бесовщины, от бесовского Дядя Федор умеет.

И светлую музыку играть умеет. Передать Благодать человеческими, человечкиными словами невозможно. Можно только на нее опосредованно намекать. Но слово "благодать" не есть благодать, и даже слово "халва" не делает сладко во рту, известное дело. А вот музыка - она такая беспредметная, такая удаленная от плотских, телесных, материальных уз, что может передавать благодать гораздо ближе. И об этом чистяковское обращение к Баху; другого ничего я в этом не слышу. "Когда проснется Бах" слышится немало вымученно, искусственно, натянуто: но если меньше слушать и больше думать, то становится понятно. А бессловесные вещи понятны гораздо более.

Вот что я вчера увидел.

А, нет, не все.

Я еще смотрел на него и вдруг понял: вот как выглядели те люди, которые сделали октябрьскую революцию. Вот так выглядели русские комиссары. Вот так выглядели герои Платонова. Так они двигались, так звучали их голоса. Так они шли на смерть и ниспровергали ее, так они вели за собой полки прямо в рай, и вахмистр Жилин потом о таких людях рассказывал во сне Алексею Турбину. Я даже с некоторым страхом подумал, что всему, что будет говорить такой человек, толпа будет верить. А почему? А потому что на лице у него отсвет нечеловеческой истины. Ад ведь тоже нечеловеческая истина, такая же полновесная, как все остальное. Так что это очень хорошо, что Дядя Федор не проповедует со сцены и не занимается политикой (я не слышал ничего об этом). Музыка его вернее всяких слов; музыкой обманывать, наверно, вовсе невозможно.

И вот тут отдельный панегирик - музыке, которую этот человек носит в себе - а то она, наоборот, его носит; которой он дышит. Я убежден, что настоящий русский рок-н-ролл умеет сочинять и играть только один человек - Федор Чистяков. (Интересно, не говорил ли я уже где-нибудь то же самое про кого-нибудь другого, и если да, то про кого?) Потому что это даже не смесь - это сплав деревенской и лимитной гармошки и балалайки (инструментов, демократичнее которых уже, наверно, только ложки и белендрясы), народной эстрадной музыки из радио, обильно наработанной при Брежневе, той самой классики и самого что ни на есть рутного и корного рок-н-ролла; сплав, в котором темы, стихии эти не только стыкуются, переходят из одной в другую со свободой и легкостью, присущей только исключительно сильным музыкальным дарованиям, но и прикидываются одна другой, обмениваются характеристиками, признаками; создают нечто единое, целое, живой и яркий язык - такой родной нам, такой знакомый, задевающий все струны в наших объединенных эпохой душах. Как похож он на язык, которым мы говорим и думаем: Пушкин-Некрасов-Гоголь, прадеды и прабабки из рабпоселков или колхозов, канцеляризмы, цитаты из Штирлица и "Места встречи", лексика стритов и флэтов. Да-с, вот оно - живое продолжение развития русской народной музыки в конце XX века.

Музыкантам отдельный респект. Исключительно хорош был барабанщик, очень хороши басист и соло-гитарист (да, не тот, что двадцать лет назад, дурак бы спорил, да с дураком бы). Клавишник умело работал против солирующего баяна, молодец. Стародубцева фактически не было слышно, он только смотрелся очень олдово, а что он играл, только в "Трамваях" можно было узнать. И звук был хороший, плотный такой, барабан так в ребрах и отдавался, точно по академику Ф.Углову - кто-нибудь еще помнит такого?

Во-от. Если что-то еще вспомню, припишу.



...Продолжение следует здесь же, новых постов делать не буду - возвращайтесь сюда, если интересно.