Жена поехала встречать сестру с дочками из Канады. Приехала и рассказывает, как все теперь устроено. Прилетающие выходят за таможенный барьер, их направляют в рукав налево, в огромную армейскую палатку. Там всем делают тесты. Те, кто сделали тест, надевают бумажные браслетики, как на фестивале, и по другому рукаву отправляются направо, в ворота для выхода, откуда уезжают в карантин ждать результатов теста. Выход из аэропорта только по браслетикам. Улетающие и прилетающие не встречаются. Провожающие и встречающие стоят на улице, первые у ворот номер один, последние у ворот номер три. В принципе все четко. Результаты теста только почему-то до сих пор не пришли, и никто не может сказать, где их можно получить – сменилась организация, которая этим занимается, предыдущая не справлялась с резко увеличившимся пассажиропотоком, а новая, видимо, ещё не вошла в курс дела. Что-то кое-где у нас порой.

Выход из ворот номер три, вспоминает жена, размером с нашу спальню примерно. Ну, может, с полторы. Там же ещё и спуск в станцию железной дороги. Охранники аэропорта перекрикиваются через головы людей с охранниками железной дороги, перекидывают им бутылки с водой и меняются с ними бутербродами – у них, видимо, разные поставщики этих бутербродов. Людей стоит много, прилетающих много тоже. Проход узкий, и заторы образуются ежесекундно. К тому же регулярно кто-нибудь с чемоданом, перепутав ворота и проигнорировав все таблички, стрелки, указания охранников и просто здравый смысл, который мог бы подсказать, что если все с чемоданами идут тебе навстречу, то что-то явно пошло не так, пробивается наперекор потоку с усердием, достойным лучшего применения.

В это пространство, полные решимости, втираются два парня, один с микрофоном, другой с камерой. “Здравствуйте, мы с двенадцатого канала, не могли бы вы поделиться вашими впечатлениями?” – спрашивают у какого-то прилетевшего мужчины в кипе. Тот останавливается, ставит чемоданы, запрудив собой часть прохода, и начинает обстоятельно рассказывать, кто он такой, откуда прилетел, по каким делам летал, что здесь наблюдает и что он об этом думает. Сзади него появляется высокая тетка и, едва заметив камеру с микрофоном, кричит громким голосом: “Стыд и позор!” Корреспонденты скомкано прощаются с первым опрошенным и разворачиваются к ней. Та минуты две заливается соловьем, довольно бессвязно и не очень конструктивно критикуя все происходящее, как наблюдаемое ею лично, так и вообще. Потом вдруг различает среди встречающих своих родных или близких и, прервав себя на полуслове, расплывшись в улыбке, бросается к ним. Корреспондент с микрофоном пытается придать интервью хоть какую-то законченность, но тут начинает звонко лаять маленькая собачка, привязанная к тележке под чемоданы. К ручке тележки привязан воздушный шарик. Корреспондент наклоняется к ней, протягивает микрофон: “А вы что могли бы сказать по поводу происходящего?”

Ответить собачка не успевает, к ней бросается француженка с маской на подбородке. Она обнимает и целует попеременно собачку и младенца, и стоящий поблизости старичок в черной кипе спрашивает: “Разрешите, пожалуйста, вас сфотографировать? Вы такие счастливые!”

Ещё дальше стоят два русских. Они мрачны и озабочены. “Ну, так что?” – “Пока не звонил.” – “Ну где он там застрял?” – “А мне откуда знать?” – “Может, случилось что?” – “Так он позвонил бы!” – “А что, не звонил?” – “Говорят же тебе, не звонил!” – “Да что ж там с ним такое?..” У всех прилетающих с русскоязычной внешностью они спрашивают: “Вы с какого рейса? А, Торонто. А вы с какого рейса?”

Большая марокканская мишпуха, стоявшая табором рядом с моей женой вдруг с криками “Яли! Яли!” бросается наперерез толпе, бросив у стены коляску с годовалым младенцем. Младенец меланхолично поедает бамбу, а жена думает, что будет, когда бамба кончится – заорет младенец, и что ей тогда с ним делать? Безо всякого испуга – просто примеряется, просматривает коляску, где там подгузники, где ещё бамба, где вода. Стресса не возникает ни у кого вокруг. А что такого? Что ему сделается? Все свои вокруг. Надо будет – умоют, накормят, утешат. Мы, что ли, не сделали бы так же? Посреди объятий, поцелуев, крепких рукопожатий и щипков за пухлую щечку семья вдруг обнаруживает своего младенца в коляске у стены – и с той же радостной энергией бросается к нему, лопоча и взвизгивая от избытка чувств. Течение выносит их в сторону парковки, где таксисты выкликают: “Иерусалим! Хайфа! Хайфа! На юг кому?”

Приезжает посыльный заправлять автомат, продающий напитки. Что-то у него там не ладится, не влезает куда-то, он в сердцах стучит ладонью по автомату, ругается. Несколько встречающих приходят ему на помощь, один оказывается инженером, знакомым с устройством этих автоматов. “Не нервничай, как тебя зовут? Ицик! Они все такие, вот этой фирмы, а ты нормальный. Не бери в голову.” Бутылки заправляют, автомат закрывают, посыльному охранники наливают кофе из термоса.

Из ворот выходит сухонькая высокая старушка. К ней – вызвав очередной затор – подбегают парнишка лет сорока, его жена и двое внуков, лет восьми и пяти. Старушка обнимает внуков, бесконечно долго расцеловывает их, причитая по-английски, и слезы ручьями текут по ее морщинам. Прямо-таки ручьями. Явно не чаяла уже увидеть.

Поток людей обтекает их, не толкая.

Жена рассказывает мне обо всем этом в темноте спальни, а я визуализирую.