Вдруг подумал, что зря, наверно, я в свои ночные физкультурные походы обхожу Цур-Адассу изнутри против часовой стрелки. Надо бы поменять направление, пока чего не вышло. Хотя это и означает, что сначала придется спускаться, а подниматься потом.

Иду и думаю, что Цур-Адасса становится моей малой родиной. Иерусалимским стать - это как стать питерским. Конечно, с тель-авивцем тебя не спутают, но сказать, что ты носишь в себе и отражаешь собой весь Иерусалим - это как-то уж очень смело. Еще Питер - он и на Гражданке Питер, и в Рыбацком еще более-менее Питер, а вот уже в Сестрорецке или в Колпино "питерский" не так уверенно звучит. А ты вот иерусалимский - одинаково дома чувствуешь себя и в Рехавии, и в Ир-Ганиме, и в Сангедрии, и в Шуафате? Ой ли. Москвич - он тоже, если арбатское дворянство, то вопросов нет, а если Митино-Братеево-Медведково-Солнцево?

А вот Цур-Адассу можно вобрать в себя всю, и быть таким, как она вся, целиком, несложно. "А пони так легко обнять руками, И так приятно нам обнять его."

И она приимает меня, усталого и молчаливого, большерукого и задумчивого, улыбчивого и осторожного, со всеми моими тайниками, синяками, полянами, пещерами и родниками.

У здешних мест непременно есть genius loci. Он заправляет всеми этими горами, что к югу от железной дороги и ущелья Сорек и к западу от Зеленой линии. В холмах на западе, начиная от Авиезера - уже все по-другому, другой дух. Соседняя безлесая гора, на которой лежит Бейтар-Илит - уже относится к ведомству того духа, который сидит на хребте вдоль Дороги Патриархов, древней 60-й дороги из Дамаска в Беэр-Шеву, из Ассирии в Египет, из Азии в Африку. (Не думаю, чтобы зеленая линия была когда-то определена этими духами; скорее, наоборот. Очень по-разному выглядит мир по ту и по сю ее сторону, а потому и духи разные.)

А само ущелье Сорек, начиная от самого Сатафа и монастыря Иоанна-во-Пустыни и до того, как выползает оно в сады и поля под Нахамом - оно ничье, духа у него нет. Есть у него что-то более туманное, более глубокое и немое, более древнее. Из таких, каких знала, может быть, вот та карлица-шаманка, больная старуха лет сорока пяти, похороненная двенадцать тысяч лет назад на Хилазоне в глиняной яме на восьмидесяти шести черепашьих панцирях, с орлиным крылом, человечьей ногой, бычьим хвостом и с берцовой костью леопарда в руках. Очень древние штуки, очень.

И это вот этот дух - в картинах Веред Терри. Она явно его знает - это ведь он показывает ей все эти местечки, которые она рисует.